Robert Ibatullin

https://ivanov-p.livejournal.com/386912.html

В лице Иоганна Тритемия (Иоганн Целлер из Триттенхайма) мы встретим гуманиста, который зашел в увлечении эзотерикой еще дальше, чем очарованный ею Эгидио. Когда в 1483 году Целлера назначили настоятелем рейнского бенедиктинского ордена в Шпонхайме в двадцать один год – в невероятно юном возрасте – он стал энергичным администратором недавно сформированной немецкой бенедиктинской конгрегации в Бурсфельде. Он страстно изучал всевозможную мудрость и эзотерические знания, которые давало повторное открытие древних текстов, и возжелал создать свое «аббатство мечты», стремясь к тому, чтобы монастыри могли восстановить свою древнюю научную роль, стать центрами гуманистических исследований и, таким образом, снова возглавить мир образованности. Под его руководством библиотека в Шпонхайме расширилась с 48 до примерно 2000 томов. Такое видение реформ могло соперничать с достижениями бенедиктинцев из конгрегации Кассинезе – но оно не вдохновляло монахов Шпонхайма. Когда светский покровитель Тритемия, Филипп, курфюрст Пфальцский, потерпел катастрофическое политическое поражение, низвергли и аббата. Последние десять лет своей жизни он провел в монастыре в Вюрцбурге, где занимался оккультизмом и использовал свои огромные знания и навыки критика-гуманиста, бесстыдно создавая исторические подделки и вдыхая новую жизнь в историю раннего немецкого христианства с помощью до сих пор неизвестных летописцев – скажем, таких, как Хунибальд и Мегинфрид из Фульды. Тритемию всегда было трудно объяснить, как именно его притязания на собственную научную магию отличают ее от колдовства демонов. Хотя его попытки стать пионером стеганографии (искусства дальней связи, в которой ангелы играли роль почтовой службы) не увенчались успехом, его публикации, посвященные этому проекту, теперь признаны одним из первых исследований шифров и криптоанализа [54].

мы обратим внимание на полярные различия католичества и протестантизма, а также рассмотрим кризисы, сотрясшие континент, и ряд важных решений, которые не более чем за пять лет, примерно в начале 1570-х, увели Северную и Южную Европу по разным дорогам. Эти события – и их долгое эхо – привели к тому, что в середине XVII века Европа разделилась уже навсегда. Их апогеем стала бойня, устроенная во Франции в 1572 году, в ночь святого Варфоломея. Она не только показала, сколь слабым и раздробленным стало некогда могучее королевство – после нее и католики, и протестанты поняли, что ведут войну до полного уничтожения врага, и с тех пор Южная и Северная Европа разошлись навечно. В дальнейших главах мы признаем эту реальность – и рассказ о том, как шла борьба за душу континента, предстанет в отдельных историях.

В пределах этой структуры, состоящей из двух поколений, люди вступали в брак сравнительно поздно, ближе к тридцати годам. В Англии XVII века этот возраст составлял примерно двадцать восемь лет для мужчин, а женщины, как правило, были чуть старше двадцати шести – быстрое снижение началось лишь с наступлением XVIII столетия [19]. И так произошло не потому, что вступить в брак было сложно: формально особых проблем не было, требовалось только согласие пары, а попытки изменить это в дни Реформации в общем-то ни к чему не привели. Тот факт, что брак заключали поздно, имел важные последствия, поскольку влиял на размер семьи. В том обществе, где внебрачная беременность, как правило, решительно пресекалась, первая беременность была поздней – и так очень эффективно ограничивался рост населения. Но был еще один аспект: в среднем разница в возрасте мужа и жены была почти незаметной, и из-за этого теория всеобщего патриархата на деле оказывалась гораздо менее убедительной. Вряд ли 28-летний мужчина мог с легкостью убедить взрослую жену, бывшую всего на полтора года моложе (и при этом, как мы еще увидим, жившую вдали от родительского дома на протяжении примерно десяти лет) в том, что он обладает богоданным правом властвовать. Так что брак в нуклеарной семье вполне допускал постоянные переговоры патриарха с женой, предположительно уважавшей своего мужа.

В раннее Новое время у нуклеарной семьи была одна черта, которой нет у современных версий этого института: присутствие слуг. Вместо родственников в доме жили неженатые слуги – исключением были только самые скромные и бедные дома. В те дни, когда люди в основном жили в деревенских общинах и добывали себе пропитание благодаря сельскому хозяйству, слуги играли важную роль в поддержании дома и фермы. Мы, жители современных городов, почти не в силах этого представить – нам доступна еда, к нашим услугам супермаркеты и масса приборов, созданных в эпоху электричества и цифровых технологий. Слуг было очень много, поскольку Европа в начале Нового времени представляла собой невероятно мобильное общество, а сейчас этого часто не осознают. Предполагалось, что многие, едва им исполнится двадцать, будут странствовать в поисках работы и безопасного места до тех пор, пока не придет время вступить в брак. Они могли наняться на ферму или в дом, а также стать подмастерьями или учениками, войдя в систему, в которой передавались знания о ремеслах [20]. Так что слуги по большей части пребывали в определенной стадии своей жизни, прежде чем они, в свою очередь, могли жениться и основать аналогичную «ячейку»: это были юноши лет двадцати. Феномен «слуг на определенный срок», единственное отличие от семьи XXI века, очень много значил для природы социальных отношений и свидетельствовал о том, что нуклеарные семьи, как ни парадоксально, были не столь одержимы кровным родством, как сейчас. Дети росли рядом с посторонними; в доме, как правило, служили жизнерадостные молодые люди, но они, как и дети, не участвовали в принятии решений, влияющих на семью, и поэтому в каком-то смысле тоже могли считаться детьми.

Почему нуклеарная семья оказалась столь долговечной? Она была эффективной в экономическом плане и легко адаптировалась к новым ситуациям. Если случался кризис, она могла быстро уделить внимание широкому спектру проблем и при необходимости возобновить общение с родственниками, и само ее возникновение зависело от экономических возможностей, что все прекрасно понимали [21]. Такие семьи обычно создавались только тогда, когда позволяли средства, поэтому в брак и вступали так поздно. Можно показать, что и доля людей, вступивших в брачный союз, и фактический возраст вступления связаны с уровнем жалованья среди населения, которое его получало [22]. Нуклеарная семья была гибкой и в другом плане: в браке часто происходила «смена состава» из-за смерти одного из партнеров. До трети браков в Англии эпохи Стюартов были вторыми или даже третьими – например, в хорошо изученной деревне Клейворт в Ноттингемшире доля таких в конце XVII века составляла 39 %. От четверти до пятой части всех детей в XVII веке теряли отца или мать – это намного больше, чем в 1980-х годах, когда доля детей с отчимом или мачехой составляла один к шести [23]. И пожизненный брак, на котором настаивала Церковь, в те годы означал нечто совершенно иное, чем сейчас: серийная моногамия тогда была явлением столь же частым, как в наши дни – развод или решение суда о раздельном жительстве супругов, ставящие крест на светском браке.

Характерные модели в жизни нуклеарной семьи, проявленные в Северо-Западной Европе в годы Реформации, заставляют задать один очень важный вопрос: если учесть поздний возраст вступления в брак, то как проходила сексуальная жизнь у подростков; у юношей и девушек, перешагнувших двадцатилетний рубеж; у домашних слуг; у учеников и подмастерьев, ожидавших, пока они займут свое место в системе и смогут создать собственные семьи? Возможно, дети физически достигали половой зрелости гораздо позже, чем сейчас, но убедительными доказательствами этого мы не располагаем; и в любом случае, нам ничего не известно о том, как люди проводили целое десятилетие по ее достижении. Источники хранят об этом полное молчание – разве что громогласно звучит голос авторитетов, непрестанно призывающий к целомудрию. И, скорее всего, не все могли прислушаться к этим призывам. Безусловно, пропущенные годы не привели к высокой частоте рождения внебрачных детей. Колебания были, но с 1580 по 1660 год доля таких детей в английских нуклеарных семьях не превышала 3 % от всех рождений. Могли ли в то время прибегать к контрацепции? О разных ее методах, несомненно, знали, но чем больше мы проводим исследований, связанных с ними, тем яснее понимаем, сколь мало они влияли на рождаемость до XVIII века [27].

А может, были некие традиции ухаживания, позволявшие «выпустить пар»? Есть свидетельства того, что во многих областях северо-запада Европы среди бедных существовал обычай, не входивший в систему нравов, к соблюдению которой призывала официальная Церковь: во время ухаживаний пара официально спала в одной постели, но с тем, какого рода сексуальные контакты разрешены, а какие – нет, были связаны повсеместно признанные ограничения. Этот обычай появился в Северной Америке, где просуществовал до XIX века и был известен как «сплотка» – но, что любопытно, в Англии, откуда он явно мог произойти, о нем почти ничего не известно [28]. И что нам остается? Помимо целомудрия, рекомендованного властями, в перечень альтернатив входили мастурбация, «тяжелый» петтинг, гетеросексуальный анальный половой акт и обращение к проституткам – о последнем свидетельствует очень многое, хотя, как мы увидим, официально к проституции в XVI веке стали относиться гораздо суровее (гл. 16, с. 702–703). Некоторые пытались оценить эту наиболее приватную область человеческих впечатлений, и предварительный вывод позволяет заключить, что до XVIII века большая часть гетеросексуальной половой активности намного реже, чем впоследствии, была связана с проникновением и, следовательно, с размножением [29]. А кроме того, в мире маленьких домиков, заполненных людьми, где представители одного пола часто спали на одной постели, была и другая альтернатива: тайный гомосексуализм.

Люди быстро поняли, что сифилис передавался половым путем, и, несомненно, во многом именно из-за этого контроль над сексуальной жизнью в XVI веке стал более жестким. Боясь заразиться, люди воздерживались от секса – например, именно из-за этого страха Франциск Ксаверий остался девственником в университете. И тот же страх привел к одному из самых поразительных явлений, которое в XVI веке охватило весь мир: повсеместно закрывались лицензированные бордели, ставшие в Средневековье привычной частью городской жизни. К этому еще в 1520 году призывал Лютер в послании «К христианскому дворянству немецкой нации», и бордели попадали под запрет во всех городах, где протестанты проводили реформы – разве только Нюрнберг, всегда более консервативный, чем большинство лютеранских городов, принял меры необычно поздно, в 1562 году. Вслед за протестантами континента их примеру, пусть и без особой спешки, последовал Генрих VIII, король Англии: в 1546 году прекратили работу давние лицензированные публичные дома в Саутуарке, бывшие под покровительством епископа Уинчестерского. Паника овладела и католиками: христианнейший король Франции закрыл парижские бордели в 1561 году, а римским папам, чтобы добиться своего, пришлось предпринять целых две попытки, в 1555 и 1566 годах [5].

По общему признанию, о связи этих мер с болезнью официально объявляли редко; скажем, Генрих VIII, издавая указ о закрытии борделей Саутуарка, говорил не о медицине, а о морали. Но в то же время по всей Европе, кроме Финляндии и территорий, где господствовали османы, исчезли общественные бани. Религия к тому правдоподобных оснований не давала, и, видимо, прежде всего боялись беспорядочных связей, хотя, по иронии судьбы, с закрытием бань снизились и стандарты личной гигиены, и это было неизбежно. Есть свидетельства того, что в предписывающей литературе изменились даже кодексы манер и жестов – теперь они были нацелены на избегание телесного контакта с другими людьми. Панику, вызванную сифилисом, даже связывали со внезапным началом охоты на ведьм в начале XVI века, и в этом был свой резон: в конце концов, мифы о ведьмах были полны рассказов о грешных соитиях, а новая болезнь ассоциировалась и с половым актом, и со стыдом – так может, Бог пощадит людей своих, если те с новыми силами выйдут на борьбу с колдовством? [6]

По обе стороны религиозного раскола правители усердствовали в нравственном воспитании подданных не меньше, чем в охоте на ведьм, в полном согласии с гуманистическими идеалами, которые им так любезно предоставил Эразм. Со временем закрылись бордели, а светские суды снова начали принуждать общество к соблюдению дисциплины. «Реформация нравов» влекла не только светских князей – в ней участвовали и предводители протестантов, и иерархи Католической Церкви. Тридентский Собор, решительно подтвердив целибат духовенства, повлиял на жизнь многих высокопоставленных служителей, и они, сознательно выступая против его постановлений, вполне могли спроецировать личную борьбу на попытки управлять сексуальной жизнью других (см. гл. 13, с. 638). Некоторые исследователи предполагали, что значительный рост числа самоубийств, пришедшихся на XVI век, мог стать следствием этого официального вмешательства в жизнь людей [8].

Важнейший пример такого вмешательства – проведенная по всей Европе кампания, которая стремилась изменить отношение мирян к обычаю помолвки, предваряющей брак. Средневековая Западная Церковь вернула брак в число семи таинств, а в дальнейшем боролась за то, чтобы миряне приняли главное последствие этого решения: теперь таинство непременно требовалось совершать на церковной литургии, поэтому браки следовало заключать в церкви, и лишь после этого супруги могли начать совместную жизнь. Но в этом Церковь потерпела неудачу. Миряне (как и Церковь в прежние века) стойко верили, что брак, пусть он и был даром Божьим, совершался с согласия мужчины и женщины. И с момента, когда давалось согласие, можно было заниматься сексом – и венчание в церкви, если оно вообще происходило, оказывалось необязательным дополнением. Все изменилось в XVI веке, когда и католики, и протестанты (независимо от того, что одни считали брак таинством, а другие – нет) назвали блудом те сексуальные действия, которые обычно считались первой стадией брака, и начали перевоспитывать людей, объясняя им, что это грех.

Тем не менее Католическая Церковь и Содружество в целом поддерживали институт семьи и говорили о том, что она священна. Испанские светские власти прекрасно понимали, что им нужны люди – и в королевствах, и в обширной заморской империи, тем более что с 1596 по 1650 год резко сократилось и население полуострова (с 8,5 млн человек до 6,5 млн), и среднее число людей в одной семье (с пяти до четырех). Причиной тому стали и стихийные бедствия, и катастрофа, сотворенная самими испанцами – изгнание из страны представителей других рас [16]. Новое внимание к семье, заметное уже в XV веке, позволило найти и уместную риторику, и эталонный образ – им оказалось Святое Семейство (Иисус, Мария и Иосиф), отчего статус Иосифа стал намного выше. До XV века мы почти не встречаем его в западной христианской иконографии, и в средневековой священной драме он, как правило, играл комическую роль: пожилой маленький еврей, слишком глупый, чтобы с готовностью признать, что его невеста забеременела чудом. Но в мгновение ока он превратился в культовую фигуру. Теперь ему приписывали благородное происхождение; его прославляли такие служители Церкви XV века, как Жан Жерсон и Бернардин Сиенский; праздников в его честь становилось все больше, и они отмечались все более торжественно. Позже ему пел дифирамбы Франциск Сальский, Тереза Авильская назвала его своим духовным отцом, а со временем он начал играть огромную роль в религиозной жизни Испанской империи, уступая лишь Деве Марии, – сперва его провозгласили покровителем Мексики, а с 1679 года – защитником Испании.

Так почему же акции святого Иосифа так возросли в цене? Это произошло, поскольку важным было само Святое Семейство: благодаря ему в тех условиях, где присутствовали разные местные модели семейного уклада, возникал образ моногамной (во многом нуклеарной) семьи. Впрочем, статус Иосифа в Святом Семействе поднимал вопросы, которые требовалось подробно обсудить – из-за них в официальном взгляде католиков на семейную жизнь возникли конфликты. Образ Иосифа не благоприятствовал идее, согласно которой главную роль в браке играло деторождение, – предполагалось, что Мария была вечной девой, а значит, брак, скорее всего, не был консуммирован (впрочем, библейские упоминания о братьях и сестрах Иисуса порой объяснялись тем, что те были детьми Иосифа от предыдущего брака). В конце XVI века один японец-неофит, Фабиан Фукан, именно по этой причине отказался от христианской веры, которой его научили иезуиты: «Иисус родился от пары, поклявшейся в целомудрии. И это идеал добродетели? Всему миру известно, что мужчина и женщина должны вступать в брак. Это закон природы, и противиться ему – зло» [17]. Испанская инквизиция, понимая суть проблемы, рекомендовала художникам сохранять в образе Иосифа разумный баланс. Он не должен был выглядеть слишком молодым, чтобы не показалось, что ему не хватает жизненной мудрости, но и слишком старым его изображать не стоило – иначе бы он стал походить на пресловутого мужа-рогоносца.

И все же благодаря положению «обманутого» мужа образ Иосифа много значил в религиозном наставлении. Он опровергал распространенное среди мирян предположение о том, что настоящий мужчина непременно должен быть прекрасным любовником, и позволял духовенству говорить о целомудрии как о важной мужской добродетели. Можно было указать и на то, что Иосиф, сперва заподозрив жену в прелюбодеянии, не отверг ее – это был прекрасный урок прощения в непростой супружеской жизни. Сомнения и страхи Иосифа даже наделяли его чертами страдающего мученика и могли вдохновить мужчин, тревожившихся о своем статусе в семье. Более того, именно благодаря Иосифу коренные народы Испанской империи получили модель обращения, ведь он, в конце концов, был вторым, кто услышал о Боговоплощении – и осознал в беременности Марии великую истину, заблиставшую над миром, точно солнце. И кроме того, святой Иосиф – правда, совершенно иначе – мог бы утешить многих английских католиков, которые после Реформации стали «церковными папистами». Им приходилось посещать протестантскую приходскую церковь, чтобы на семью не наложили штраф или не забрали землю, в то время как их жены, оставшись дома, совершали католические обряды. Эти «церковные паписты», подобно Иосифу, ради близких шли на страдания и приносили в жертву свои моральные убеждения и свою несложную роль главы семьи, а их жены, оставаясь неоскверненными, хранили истинную веру, как и Мария с ее священным бременем материнства.

Тем не менее иезуиты все так же с интересом изучали новые способы того, как привлечь женщин к деятельной роли в движении за возрождение религии. Они стремились привлечь богатых женщин, особенно вдов, ведь иезуитам требовались немалые пожертвования и на миссию, и на только что начатый амбициозный проект – систему бесплатного образования, и в ходе долгих, непрестанных, невероятных по своему охвату усилий они стали первопроходцами в профессиональном сборе благотворительных средств. Они довели до совершенства рассылку писем-просьб, разжигая энтузиазм подробными отчетами о своих достижениях, а потом резко переходили к предложениям о новых проектах. В охоте за наследством и пожертвованиями они разумно развили «добродетель благодарности», – как выразился Рибаданейра, один из ранних иезуитов, биограф Игнатия. Несколько знатных женщин, собравших в Болонье деньги на то, чтобы основать и обставить болонскую штаб-квартиру Общества, с нетерпением ждали, что получат за это титул «Матери Церкви», но иезуиты любезно объяснили, что эта честь предназначена лишь той, кто смог собрать наибольшую сумму. Неудивительно, что многие богатые семьи были в ярости из-за того, что их общие ресурсы так активно расхищались – а кроме того, их очень тревожило все, что могло происходить в исповедальне. Плохо было уже то, что там происходили сексуальные домогательства: из-за нового акцента на постоянной исповеди, свойственного Контрреформации, священников обвиняли в них все чаще – но мысль о том, сколь большое приданое может оказаться в руках Церкви после особенно усердного раскаяния, была не менее тревожной [21].

Иезуиты прекрасно осознавали, что они – лишь часть проекта по возрождению целибата в Католической Церкви. Одним из самых поразительных новшеств того периода стал впечатляющий рост женских орденов. Прежде таких монастырей было намного меньше по сравнению с мужскими, но за несколько столетий все стало иначе, и тенденция сохранилась до наших дней. Число монахинь во Флоренции на протяжении двухсот лет возрастало намного быстрее, чем население: в 1427 году – 933 (на 43 000 жителей); в 1552 году – 3400, и в 1622 году – 4200 (на 76 000 горожан). В испанском Вальядолиде, который довольно долго переживал политический и экономический упадок, за столетие с 1545 года появилось пять новых мужских монашеских обителей и не менее двенадцати женских монастырей. Во Франции в начале XVII века религиозных женщин было больше, чем мужчин – их воодушевило «мистическое вторжение» босоногих кармелиток (гл. 10, с. 542) [22]. Сильнее всего поразила Венеция, где в период с 1580 по 1642 год около половины женщин, принадлежавших к богатой правящей элите, стали монахинями, и после этого семьям не требовалось платить на них приданое, а они могли заниматься благим делом и молиться за близких. Джованни Тьеполо, патриарх Венеции, выдал тайну, сказав, что эти монахини «заперты в монастырях, словно в общественной гробнице… и их свобода… сделалась даром не только Богу, но и отечеству, миру и их ближайшим родственникам» [23].

Возможно, самым поразительным проявлением интереса реформатских протестантов к эзотерике стало масонство. Несмотря на множество мифов, возводящих его историю к Древнему миру, истоки этого движения, различные формы которого в наши дни распространились по всему свету, восходят к Шотландии конца XVI века. В ту эпоху, когда благодаря дальновидному Якову VI воцарился относительный мир, начался внезапный бум в строительстве, поскольку шотландские нетитулованные дворяне и аристократы переселялись в новые дома, более комфортные и впечатляющие. Естественно, строительные проекты очень волновали тех, по чьему поручению возводились здания, и особенно их интересовала теория, лежавшая в основе новых классических архитектурных стилей. Получив прекрасное образование, они с восторгом перенимали античную мудрость, вновь открытую в эпохе Возрождения, и эти идеи соединились с ремесленными традициями тех, кого нанимали для строительства. Ключевую роль играл криптокатолик Уильям Шоу, королевский распорядитель работ. С 1590-х годов шотландские аристократы, вступавшие с ним в общение, присоединялись к торговым «ложам» каменщиков и строителей – им явно казалось, что те пришли на смену религиозным гильдиям, уничтоженным шотландскими реформаторами за несколько десятилетий до того. Вскоре они начали создавать свою символику и знаки отличия, обратившись к богатой эзотерической литературе, столь высоко оцененной в эпоху Возрождения: средневековые каменщики давно стремились выразить, что гордятся своим ремеслом, и сотворить на основе этого материала свою историю. Любопытно, что Церковь Шотландии, все более враждебную к колдовству (гл. 13, с. 635–638), новое отклонение совершенно не встревожило. Так и возникла поразительно древняя история шотландских вольных каменщиков, о которой постепенно, по мере распространения масонских организаций, узнавали по всей Европе и, в конечном итоге, за ее пределами [16].

Неудивительно, что в эпоху Просвещения снова расцвел и протестантизм. К началу XVII века, в борьбе с государственными машинами католических династий, он утратил влияние почти во всей Европе – но стремительная экспансия началась в новом регионе, Северной Америке, причем ради нее европейские протестанты объединяли силы, презрев любые свои разногласия и расколы. Их предводители, в том числе и религиозные лидеры в Британии, прекрасно знали о бурном росте религии по ту сторону Атлантики и принимали в нем самое активное участие [56]. Развитие продолжалось и в XIX веке, когда тринадцать бывших британских колоний, ставшие Соединенными Штатами Америки, начали свою экспансию по всему североамериканскому континенту, в то время как протестантская Великобритания, возместив потерю тринадцати колоний, обрела самую огромную территориальную империю, какую когда-либо видел мир.
Так родился всемирный протестантизм, все чаще выражающий себя в формах, ставших преобладающими в Соединенных Штатах. В его основу легли идеи религиозного возрождения, впервые провозглашенные в начале XVII века в Ольстере, и несколько специально подобранных мотивов, игравших главную роль в Реформации Лютера, Цвингли и Кальвина. В наши дни его главным воплощением стало движение пятидесятников, поздняя отрасль методизма, возникшая как в Америке, так и в Северной Европе. Никогда нельзя было предсказать, какие убеждения из прошлого Реформации могли внезапно возродиться. Так, в 1980-х годах президентом США был Рональд Рейган, веривший в предсказания Библии о скором наступлении апокалипсиса столь же непоколебимо, как и любой ученый протестант в Англии периода Междуцарствия или трансильванский князь XVII века. В некоторых обществах на западе и юге Африки массово убивали ведьм – и это прямое заимствование из наследия западного христианства, почти не имевшее места в коренных африканских культурах.

Вызов, который эта проблема поставила перед тридентским католичеством, был двойным. Во-первых, фиаско потерпела энциклика папы Павла VI Humanae Vitae (1968), запрещавшая использование контрацептивов и обнародованная вопреки советам обеспокоенных экспертов. Подавляющее большинство католиков Европы и Северной Америки, пусть и без особой помпезности, отвергли повеление папы – это был первый подобный случай в истории папства со времен Реформации, поразивший понтифика и ставший для него очень болезненным. Вторая проблема, плоды которой мы все еще пожинаем – это разоблачение жестокого обращения с детьми со стороны духовенства и религиозных деятелей Церкви. Это был страшный удар по репутации церковной иерархии в англоязычном католическом мире, и если католики в других культурах отреагируют так же, когда осознают то, что произошло, последствия для римского католичества скорее всего, будут очень плачевными. Этот кризис заставляет спросить – а обязателен ли целибат для священников? И вопрос этот грозит Церкви не меньше, чем все те, какие задавали протестанты в первые десятилетия Реформации.
Перед протестантизмом стоит не менее серьезный вызов: в западных обществах все шире признают гомосексуализм и гомосексуальную идентичность как правомерный и ничем не примечательный вариант выбора, предоставленный людям. Это вопрос авторитета Библии. Пусть даже богословы, ведомые благими намерениями, вертятся, как уж на сковородке, лишь бы убедить нас в обратном, но усмотреть в Библии одобрение гомосексуальной активности – не говоря уже о том, чтобы увидеть в ней четкое представление о гомосексуальной идентичности – очень и очень сложно. Остается только одно: либо строить свою жизнь по моделям, изложенным в Библии, и исходить из библейских предположений, либо сказать, что в этом, как и во многом другом, Библия просто неправа.

В Соединенных Штатах и в других частях мира, куда пришло западное христианство, религиозная практика остается нормой. Так, с 1990 по 1995 год к Церкви в США стабильно причисляли себя 46–47 % населения, а 67 % от числа всех, кто провозглашал себя христианами, входили в официальную Церковь. В Соединенном Королевстве за тот же период доля тех, кто официально принадлежал к Церкви, снизилась с 17 % до 16 % даже среди людей, открыто заявлявших о своей христианской вере, и, согласно данным, собранным Церквями Великобритании, снижение с тех пор не прекращалось. В Северной Европе, особенно в Скандинавии, христианских традиций придерживается меньшинство. Но и на католическом юге, и в католической Ирландии число приверженцев традиций в начале тысячелетия резко сократилось [57]. В Европе религия играет важную роль лишь в политике определенных анклавов, имеющих свой характерный взгляд на местную историю, – скажем, таких, как Северная Ирландия. В США религиозная риторика, по всей видимости, усиливается – и, как правило, по шаблонам протестантской Реформации, только в слегка видоизмененной форме, о которой мы уже говорили. Никто еще не сумел в полной мере объяснить, с чем связан этот контраст, но именно он остается одной из наиболее вероятных причин непонимания между Европой и США и, скорее всего, останется таким на протяжении всего столетия.

https://ivanov-p.livejournal.com/386912.html